Коще́й (Каще́й) Бессме́ртный (вероятно от кость, первоначальное значение — «худой, тощий»[1]) — персонаж восточнославянской мифологии и фольклора (особенно волшебной сказки). Изначально — аналог Аида. В фольклоре — злой чародей и некромант, смерть которого «спрятана» в нескольких, вложенных друг в друга, волшебных животных и предметах: «На море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — игла, — смерть Кощея»[2].
Царь, колдун, иногда — всадник на волшебном говорящем коне. Неоднократно выступает в роли похитителя невесты главного героя. Часто изображается в виде худого высокого старика, у А. С. Пушкина представляется также скаредным и скупым («там царь Кащей над златом чахнет»).
Помимо русских народных сказок, упоминается в белорусском фольклоре, чешской сказке «Меднобородый» и в польской «Пять овечек», где именуется Кощеем Меднобородым и прямо зовётся владыкой подземного царства, вылезает из водной сферы и имеет медную бороду[3].
Согласно данным некоторых исследователей, персонаж по имени «Кащей» прослеживается в русских сказках только начиная с XVIII века. До этого, как полагают те же исследователи, соответствующий персонаж носил имя «Карачун»[4].
В словаре В. И. Даля имя «Кащей» производится от глагола «кастить» — «вредить, пакостить»: «вероятно от слова кастить, но переделано в кощей, от кости, означая измождённого непомерно худобою человека»[5].
В значении «пленника, раба» термин употребляется в «Слове о полку Игореве»: Игорь, попав в плен к Кончаку, садится «в седло кощеево». При этом в летописи утверждается, что если бы против половцев явился на помощь Всеволод Юрьевич «Большое Гнездо», то чага (рабыня) была бы по ногате, а кощей по резане (мелкие денежные единицы[7]). В значении «воина из обоза», синоним седельника, термин кощей фигурирует в Ипатьевской летописи[8]. Краткий этимологический словарь русского языка (Шанский и др.) отмечает, что древнерусское слово кощей в значении «раб, пленник», которое было заимствовано из тюркского языка, этимологически ничего общего с «бессмертным кощеем» не имеет[1].