Я́нош Пили́нский (венг. Pilinszky János; 27 ноября 1921, Будапешт — 27 мая 1981, там же) — венгерский поэт[1].
Учился в католической школе, не закончил Будапештского университета. Начал публиковаться в 1938. Осенью 1944 был мобилизован[2] и отправлен в Германию, где вскоре — во время операции войск союзников в долине Рейна — вместе с товарищами попал в один из беженских лагерей UNRRA. В таких лагерях он работал, дожидаясь отправки на родину — на правах «перемещенного лица», «ди-пи», а не военнопленного. Вернулся в Венгрию в ноябре 1945. В 1946—1947 сотрудничал с журналом «Újhold» («Новолунье»), но не вписывался в формирующуюся литературу социалистической Венгрии. В 1947—1948 был стипендиатом в Риме, с 1957 регулярно писал короткие эссе для католического еженедельника «Új Ember» («Новый человек»). В 1960—1970-х годах выступал с чтением своих стихов в странах Европы и США. Сотрудничал с кинорежиссёром Дьюлой Мааром, который позже создал несколько документальных фильмов о поэте.
В скупых по объему (чаще всего — в несколько строк), лапидарных по форме, предельно экспрессивных стихах, насыщенных метафорами гибельных испытаний, краха, второго рождения, поисками подлинной общности людей и живой связи с запредельным, выразилось эсхатологическое переживание катастроф XX столетия, опыт Освенцима и ГУЛАГа. Настольными для Яноша Пилинского были романы Достоевского, к чьим образам он не раз обращался в стихах, книги Симоны Вейль, с которыми он познакомился во Франции в первой половине 1960-х годов и которые перевел на венгерский.
Сам Пилинский писал об этом так: «По душе я хотел бы принадлежать к арьергарду в смысле, какой вкладывал в это слово Достоевский, — как и все по-настоящему современные художники, которые всегда в той или иной форме являются изгоями в сиюминутной жизни, тогда как другие в лучшем случае — простодушными игрушками дня. Боюсь, что искусство нового времени позавидовало точности естественных наук. С тех пор мы только и делаем, что говорим о стиле: все то, что в науке ведет к безграничной уверенности в себе, в литературе становится лишь искусством стиля. Достоевский был плохим стилистом, его фразы тяжеловесны и падают куда придется. Но в них есть подлинная весомость, и они падают туда, где им и место»[3].