«Германия, год нулевой» (итал. Germania anno zero) — заключительный фильм военной трилогии Роберто Росселлини, снятый в послевоенном Берлине в 1947 году.
Фильм повествует о судьбе одной немецкой семьи в лежащем после войны в руинах Берлине. Семья еле сводит концы с концами: их дом был разрушен, поэтому их подселили в другую, уцелевшую квартиру, чему хозяева, конечно, не рады. Отец (Эрнст Питшау) тяжело болеет и ничем не может помочь своей семье. Его сын Карл-Хайнц (Франц-Отто Крюгер) недавно вернулся из армии и скрывается, опасаясь, что его отправят в тюрьму за участие в военных действиях. Обеспечивать пропитание вынуждены самые слабые члены семьи: дочь Ева (Ингетрауд Хинце), проводящая вечера в барах с американскими солдатами, и 12-летний[1] Эдмунд (Эдмунд Мешке), целыми днями слоняющийся по разрушенному городу в поисках еды и денег.
Во время одной из таких прогулок Эдмунд встречается с бывшим учителем — нацистом и педофилом. Тот читает ему ницшеанскую проповедь о том, что слабые и бесполезные должны умереть, и мальчик проецирует эти слова на своего отца. Старик и сам то и дело заводит речь о желании перестать быть обузой для семьи и отойти в мир иной. Раздобыв яд, Эдмунд бесстрастно подмешивает его в чай прикованного к постели отца. После смерти отца подростка начинает разъедать всепоглощающее чувство вины. Мальчик пытается отвлечься, присоединившись к играющим во дворе детям, но они убегают от него, как бы разгадав его тайну[2]. Финальная сцена в остове разрушенного здания вошла в историю как «один из самых страшных эпизодов послевоенного европейского кино»[3].
Фильм посвящён режиссёром памяти своего 8-летнего сына Романо, который умер незадолго до начала съёмок. Почти все роли сыграли непрофессионалы. Исполнителя главной роли Росселлини нашёл в семье немецких циркачей. Его поразило внешнее сходство мальчика с покойным сыном.[4] Некоторые эпизоды основаны на воспоминаниях режиссёра о повадках сына; сюда относится, в частности, обращение мальчика с куском трубы как с пистолетом.[4] Некоторые сцены фильма (в помещениях) снимались не в Берлине, а в Риме.[4] Росселлини подолгу отсутствовал на съёмочной площадке, поэтому отдельные сцены снимали его ассистенты.[4] Сам режиссёр говорил, что его в фильме интересует только финал.[4]
В трактате «Enjoy your symptom!» философ Славой Жижек разбирает картину с позиций лакановского психоанализа. Совершая отцеубийство, Эдмунд не только исполняет завет своего демонического наставника, но и осуществляет прямо высказанное желание отца умереть.[2] В его действиях высшая жестокость и холодный расчёт сочетаются с безграничной любовью и нежностью — способностью пойти на преступление ради исполнения воли отца. Парадокс в том, что, совершая убийство отца, Эдмунд сохраняет невинность и, можно сказать, приближается к святости.[2] Величайшее преступление здесь приравнивается к величайшему самопожертвованию.