Кляксы сопутствовали письму по крайней мере в течение четырёх тысяч лет, и умение писать в прошлом включало «старание писать чисто»[3], важность которого была утрачена в связи с массовым распространением вначале шариковых ручек и пишущих машинок, а затем и компьютеров. Для осушения клякс существует клякс-папир.
А. А. Реформатский подчёркивал отличие кляксы от буквы: «для буквы важно лишь то, что отличает эту букву от других» (ср. графема), в то время как для кляксы, не входящей в систему письменности, важны «все её материальные свойства» («и размер, и форма, и цвет») — но именно поэтому, в отличие от буквы на бумаге, «клякса ничего не значит»[4]. Можно представить и набор клякс, в котором различие их свойств будет системным, и они также получат значимость, как, например, в тесте Роршаха[3]. На важность бессистемности в определении кляксы указывает и М. М. Пришвин: «Если я сегодня на белой странице посажу кляксу и буду писать дальше … то это будет просто клякса. Но если завтра … я сознательно посажу такую же кляксу … послезавтра опять и так каждый день, то это будет уже не клякса, а особая метка, явление индивидуальности автора, выражение самолюбия художника, преодолевшего кляксу»[5]. Сознательное нанесение кляксы на бумагу создаёт креолизованный текст[3].
Клякса напоминает о случайности, противопоставляется красоте и структурированности текста (ср. англ. The fairer the paper, the fouler the blot, «Чем прекраснее бумага, тем противнее клякса» — афоризм, приписываемый Томасу Фуллеру). Август Коцебу клеймил учёных «бумагомарателями», которые «берут деньги за каждое чернильное пятно». А. П. Чехов назвал не понравившийся ему роман Б. М. Маркевича «Бездна» «скучной чернильной кляксой». Тем не менее клякса иногда может подстегнуть творческий порыв — наиболее известным случаем является эффектная смена тональности, сделанная Россини в третьем акте оперы «Моисей в Египте»: «Когда я писал хор … Получилась клякса, а когда я подсушил её … она сама собой приобрела такую форму, что я тут же решил сменить звучание соль минор на соль мажор. Вот этой-то кляксе, собственно, и обязан весь эффект»[3].
Пахнет в классе свежей краской,
И бела твоя тетрадь.
Обещай мне чёрной кляксой
Белый лист не замарать.