Михайловский манеж (Зимний стадион) — памятник архитектуры. Расположен в Санкт-Петербурге, современный адрес дома — Манежная площадь, 6, Инженерная улица, 11, Кленовая улица.
До строительства здания на этом месте был амбар для слонов — Анне Иоанновне подарили сначала одного, потом ещё четырнадцать, и территория была занята слоновым двором, местом для ухода и выгула. Когда поблизости стали строить Летний дворец Елизаветы Петровны, слоновый двор убрали, на месте амбара разбили кустовой лабиринт, разобранный при Павле I[2].
Манеж был построен В. Бренной в 1798—1800 годах[2] одновременно с другими строениями Михайловского замка (хотя отдельные источники указывают, что вопрос авторства не вполне подтверждён[3]). С 28 апреля 1866 года здание дало название площади, на которой оно стоит (ранее площадь называлась Михайловской)[2].
В 1823—1824 году К. И. Росси проводил реконструкцию района в связи с постройкой Михайловского дворца и изменил торцевой фасад манежа, объединив в единую композицию с расположенными по его сторонам конюшнями. Фасад манежа выступил центром композиции, центральное здание и боковые павильоны объединены глухими каменными оградами[3] с въездными воротами и художественными чугунными вставками[2]. В украшении фасада активно использована декоративная скульптура — на аттиках барельефы с военными доспехами и арматурой, с щитами, мечами и дубовыми ветвями. Предположительно скульпторами были С. С. Пименов и В. И. Демут-Малиновский[3].
5 марта (17 марта) 1861 года, в Прощёное воскресенье в здании манежа Александр II лично зачитал Манифест об отмене крепостного права[4].
В 1873 году у входа в Манеж построили чугунный навес, «свидетельствующий о том, до чего может дойти убожество вкуса. Независимо от неуклюжести пропорций, высокой крыши, тонких колонн и проч., навес вовсе не вяжется со строгим фасадом манежа, не имеет с ним никакой органической связи. Работа исполнена плохо, криво и косо; но верх наивности сочинителя — это постановка на щите подъезда двуглавого, крохотного орлика, который, вдобавок, покосился на одну сторону, как будто печалясь о том, что попал в неумелые руки»[1][5].