«Сергиа́нство» — церковно-исторический и публицистический термин, под которым чаще всего понимается политика безусловной лояльности руководства Московского Патриархата в отношении советской власти[1][2][3] и подчинённого сотрудничества с ней. Начало этой политики обычно связывают с «Посланием» («Декларацией») от 29 июля 1927 года, изданным Заместителем Местоблюстителя патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским) и членами Временного патриаршего священного синода. Принципы данной «Декларации» легли в основу отношения Московской патриархии к советской власти в последующий период.
Термин возник в конце 1920-х годов в среде противников политики митрополита Сергия, живших в СССР. Был популяризирован и развит в Русской православной церкви заграницей. Кроме того, использовался в СССР рядом религиозных диссидентов, не порвавших связей с Русской православной церковью. В настоящее время используется преимущественно «истинно-православными» юрисдикциями, оппозиционно настроенными к Русской православной церкви.
Несмотря на широкое распространение термина, единого, общепринятого определения «сергианства» нет: разные церковные деятели и публицисты понимают его несколько различно в деталях, трактуя то уже, то шире. Протоиерей Пётр Перекрёстов в 2006 году отмечал, что «в течение 75 лет Русская Зарубежная Церковь соборно не определяла, что такое „сергианство“. Были определения отдельных лиц, часто очень расходящиеся друг с другом, но соборного, общепринятого определения не было»[4]. По оценке протодиакона Владимира Русака, «„Сергианство“, строго говоря, — вообще термин новорождённый и как с исторической, так и <…> с канонической точки зрения не поддаётся никакому удобовоспринимаемому определению. Это скорее психологический термин, которым пользоваться в основополагающих документах нет смысла»[2]. Священник Аркадий Маковецкий также отмечал: «призыв „покаяться в сергианстве“ носит абстрактный характер по причине того, что чётко сформулированного понятия „сергианство“ не существует. Каждый автор вкладывал в этот термин свои субъективные представления о степени допустимости взаимодействия с властью атеистического государства»[5].
Обновленческий Синод Православной Российской Церкви расценил Декларацию как свою «идеологическую победу на фронте общественно-церковных отношений, как они понимались нами и тихоновцами»: «Воззвание свидетельствует о полном признании главой „Сергиевщины“ Положений Собора 1923 года, декларировавших нормальное отношение церкви к советской государственности и совершившейся социальной революции»[6].
Послание вызвало бурную реакцию в церковной среде как в СССР, так и за границей. Десятки епископов и значительная часть духовенства и мирян в России не приняли Декларацию. Некоторые епархии в ответ издали так наз. отложения[7].
Об отношении к декларации Патриаршего местоблюстителя митрополита Петра Крутицкого историк А. Мазырин пишет следующее: