Et in Arcadia ego — крылатое латинское изречение, послужившее мотивом многих произведений живописи и литературы XVII—XIX веков[1]. Дословный перевод «И в Аркадии я» с отсутствующим глаголом. Такая фраза полностью допустима по правилам латинского языка[2], но оставляет два принципиально различных варианта понимания «я». В зависимости от интерпретации, встречаются различные варианты полного латинского выражения и его переводов.
Исходным и наиболее распространённым в начале пониманием было[2] Et in Arcadia ego sum, то есть «И в Аркадии я есть» или «Даже в Аркадии я есть». В таком прочтении «я» — это Смерть, которая обращается к смертным с напоминанием, что и в самом счастливом и беззаботном месте всех когда-нибудь ждёт неминуемый конец. Именно так следует понимать первое произведение на данный сюжет: картину Гверчино «Et in Arcadia ego», написанную в 1618—1622. Нередко первоисточником указывается некая картина Бартоломео Скедони (Скедоне)[1][3]. Ошибка вызвана тем, что до 1911 данная картина Гверчино ошибочно приписывалась Скедони[4], а потом данные некритически копировались составителями крылатых фраз. На картине задан ставший каноническим сюжет: пастухи в Аркадии рассматривают старое надгробие с указанной латинской надписью. На надгробии лежит череп — традиционный символ смерти.
Более открыты для интерпретации два варианта картины Никола Пуссена «Аркадские пастухи». Один вариант в частном собрании в Дербишире, второй, более поздний, находится в парижском Лувре. На картине изображены пастухи, случайно увидевшие гробницу, саркофаг, или, скорее, кенотаф с загадочной надписью. Женская фигура, будто сошедшая с античного рельефа, может быть изображением нимфы или аллегорией реки Алфей, протекающей в Аркадии. Биограф художника, историк и теоретик живописи Дж. П. Беллори в «Замечаниях о живописи Пуссена» и в «Жизнеописаниях современных живописцев, скульпторов и архитекторов» (1672) дал картине название (Пуссен никогда не давал названий своим картинам): «Счастье, подвластное смерти», упомянув слова, слышанные им от самого художника: «Смерть настигает нас на вершине счастья»[5][6]. Именно Беллори, по заключению Э. Панофского, принадлежит правильная интерпретация фразы, начертанной на гробнице: «Я — это смерть, которая присутствует повсюду, даже в счастливой Аркадии»[7].
Истинную крылатость выражение получило[1][3] в переосмысленной в стиле романтизма форме Et ego in Arcadia fui, то есть «И я был в Аркадии». Теперь не Смерть, а сам умерший обращается к живущим, напоминая о бренности жизни и преходящести человеческого счастья. В русском языке был наиболее известен вариант «И я в Аркадии родился (родилась)», являющийся цитатой из стихотворения Фридриха Шиллера «Resignation» (1787) в переводе М. А. Дмитриева (1826)[1]: